Новости
Крупные корпорации создают в России собственные IT-компании. Это опасная тенденция, считает Георгий Генс.
Георгий Генс смотрит на происходящее в России с печалью. «Увеличивается отъезд активных людей, умеющих работать и созидать. Уменьшается число готовых рисковать и создавать что-то новое. Эмиграция – это невосполнимая потеря, которая снижает уровень развития страны, и вот это наверстывать будет тяжело», – говорит Генс. Другая проблема – нет конкретных шагов со стороны правительсвта, бюрократизация не уменьшилась, система налогообложения не изменилась, налоговое администрирование даже усложнилось. «Конечно, можно считать возросшую собираемость налогов большой заслугой, хотя среди своих коллег я не вижу компаний, зарабатывающих сверхприбыли или получающих сопоставимые с западными компаниями доходы, – рассказывает Генс. – Получается, денег зарабатываем меньше, а налогов с нас собирают больше. То, что государство эффективно умеет собирать налоги, не обязательно в полной мере помогает стране развиваться. На мой взгляд, для развития нужно, наоборот, оставлять в экономике больше денег».
«Ланит» – второй по величине игрок на российском IT-рынке (после Национальной компьютерной корпорации). Но даже крупные IT-компании сейчас переживают тяжелые времена. По словам Генса, платежеспособный спрос сегодня отстает от предложения, бюджеты на IТ сокращаются, соответственно, на рынке начинается демпинг и маржинальность снижается, но важнее то, что прибыльность бизнеса снижается более существенно: «Возникает серьезный риск неплатежей. У нас было несколько плохих контрактов, которые очень сильно повлияли на компанию в целом. Это, например, вопиющие неплатежи по некоторым крупным и стратегически важным для страны объектам, которые мы сделали в прошлом году, в том числе в Сочи. Торопили, чтобы мы все сделали побыстрее, сказали спасибо. Но только за часть объектов нам до сих пор так и не заплатили».
– Как у вас начался год? Какова обстановка на рынке в целом?
– Как у всех, довольно сложно. Продажи в январе – феврале упали более чем вдвое, если считать в долларах, – такого не было практически никогда. Декабрь же прошлого года у всех был замечательный. Поскольку многие цены были фиксированы в рублях, то на каком-то этапе продукция Apple в России оказалась даже дешевле, чем в Америке. Такая же ситуация была и с другими вендорами – Hewlett-Packard (HP), Samsung. Кто-то покупал для своего потребления, а кто-то на склад, и, соответственно, больше они ничего в ближайшее время закупать не будут. Поэтому остановка бизнеса объяснимая.
Рублевые бюджеты заказчиков сокращаются на 5–20% – значит, примерно на столько упадет IT-рынок. В среднем на 10–15%. Чудес не будет. Единственное, что может произойти, – нефть вдруг подорожает, все увеличат свои расходы.
Надеюсь, в рублевом выражении наша выручка останется плюс-минус 5% от объема прошлого года, и это будет хорошо, хотя в пересчете на доллары это будет фантастическое падение.
Примерное падение рынка уже понятно, это не значит, что все упадет одинаково и пропорционально. По некоторым направлениям мы вполне ожидаем роста, например, это касается разработки больших уникальных информационных систем: мы выиграли конкурсы на ГИС ТЭК, ГИС ЖКХ, в проектах сейчас работает много людей и все равно требуется больше и больше исполнителей. Мы разрабатываем систему госзакупок, участвуем в разработке Единой медицинской информационно-аналитической системы в Москве. По всем этим направлениям будет рост.
– Еще какие-то направления растут?
– Системы документооборота LanDOCS, аналитика, большие данные, аутсорсинг, который позволяет сэкономить деньги. Рост аутсорсинга означает сокращение закупок и крупных интеграционных проектов. Аутсорсинг в разработке ПО сегодня стал более привлекательным благодаря тому, что затраты – в рублях, а доходы – в валюте. Если раньше компании-разработчики, выполняющие заказы для зарубежных заказчиков, работали близко к себестоимости, сейчас они приносят прибыль. А раз есть прибыль, значит, в них будут направлены дополнительные инвестиции. Фактически это экспорт. Есть шанс, что будут переносить разработку ПО в Россию. Мешает политика, но в таких вопросах все-таки экономика определяет. Интересно, что если раньше мы старались брать исполнителей из Белоруссии и с Украины, которые на 20–30% были дешевле российских, то теперь они стали ровно на столько же дороже.
– А понятно, когда закончится кризис?
– Совершенно не понятно, насколько все затянется. Понятно, что это кризис, и, на мой взгляд, он может закончиться достаточно быстро, но может длиться и бесконечно долго. На примере Ирана ясно, что санкции могут стать затяжной проблемой.
Вот что сейчас происходит? Что говорит наше правительство? Нужно импортозамещение, важны инновации, чтобы не было сырьевой зависимости. Это правильные вещи, но об этом говорилось и раньше, а в действиях ничего не изменилось. Я достаточно хорошо знаю трех членов правительства, нескольких заместителей министров, и все они весьма талантливые люди, причем работают много и добросовестно. Проблема не в уровне людей, а в том, что надо менять базовые принципы.
Нет конкретных шагов, бюрократизация не уменьшилась, система налогообложения не изменилась, налоговое администрирование даже усложнилось. Конечно, можно считать возросшую собираемость налогов большой заслугой. Хотя среди своих коллег я не вижу компаний, зарабатывающих сверхприбыли или получающих сопоставимые с западными компаниями доходы.
Получается, денег зарабатываем меньше, а налогов с нас собирают больше. То, что государство эффективно умеет собирать налоги, не обязательно в полной мере помогает стране развиваться. На мой взгляд, для развития нужно, наоборот, оставлять в экономике больше денег.
С другой стороны, большинство коллег говорят: главное – чтобы ничего не меняли, что ни сделают – только хуже. Бизнесу все время приходится приспосабливаться к постоянно меняющимся правилам игры. Я считаю, что профессионалы, способные провести изменения, есть и изменения необходимы.
– Насколько может затянуться кризис?
– Если ничего не менять, то, скорее всего, кризис продлится не меньше 3–5 лет. Мы же понимаем, что в 1998 г. не было никаких оснований, чтобы кризис так быстро закончился, и в 2008 г. не было. Как правило, мы восстанавливались за 2–3 года, но, возможно, так быстро это удавалось, поскольку в нашей стране есть очень активные люди. Например, сейчас возникла ниша в сельском хозяйстве и я знаю предпринимателей, которые туда уже вложились. В нашей отрасли есть потенциал импортозамещения, и значит, в этом направлении тоже будет развитие. Например, PostgreSQL – некоммерческая история, но она может превратиться в коммерческую. Это СУБД (система управления базами данных) с открытым кодом. Причем она может использоваться для построения крупных систем, т. е. подходит для масштаба госструктур и больших оборонных предприятий как замена лицензионного софта. Такое решение точно не попадет под санкции.
– Какие еще проблемы может принести кризис?
– Потеряем людей. Увеличивается отъезд активных людей, умеющих работать и созидать. Уменьшается число готовых рисковать и создавать что-то новое. Эмиграция – это невосполнимая потеря, которая снижает уровень развития страны, и вот это наверстывать будет тяжело. В IT-отрасли отток пока небольшой, но он уже наметился. Уезжают и высококвалифицированные иностранные специалисты, которые с удовольствием принимали предложения о работе в России еще несколько лет назад.
Западные компании с большой осторожностью сейчас ведут бизнес в России. Они совсем не рады санкциям, но вынуждены действовать по правилам, продиктованным своими странами. Так, на ряд предприятий нельзя поставлять часть оборудования, например, Cisco, IBM, HP. Долго вели переговоры с одним оборонным предприятием, выиграли контракт на внедрение сложнейшей системы управления жизненным циклом изделия на основе Siemens PLM. Полноценных российских аналогов, к сожалению, нет, и должны пройти годы, чтобы они появились. А поставить лицензии в итоге не можем.
Кроме того, я абсолютно убежден, что будет довольно много банкротств. Погибнут неэффективные компании, будут укрупнения, какие-то виды бизнеса, может быть, и вовсе исчезнут. Но IT-рынок останется, он будет меньше, но останется.
– Что еще вредит IT-рынку, кроме кризиса?
– В последние годы наметилась опасная тенденция, когда крупные корпорации организовывают собственные инсорсинговые IT-компании. Так, у Сбербанка есть «Сбертех», у «Газпрома» – «Газпром-автоматизация», свои компании созданы в «Ростехе», в других корпорациях и компаниях с госучастием. Если государство хочет активного развития, оно должно думать о том, чтобы существовала еще какая-то экономика, кроме государственной, которой, кстати, невозможно управлять, если у тебя нет Госплана, Госснаба. А их нет. Поэтому государство должно быть заинтересовано в том, чтобы был негосударственный бизнес, рынок вне госкорпораций. А в этом варианте оно должно вводить ограничения для компаний с госучастием на создание внутри себя бизнесов, которые им не свойственны. И это касается не только IT, собственные автобазы иметь тоже не надо.
У нас большая часть экономики завязана на государство, более 70% крупных компаний – это компании с госучастием. И если такие компании еще внутри себя что-то создают, тогда вообще не остается экономики вне государства.
– Но частная собственность все же есть.
– Та, что есть, очень слабо защищена. Все говорят о судебной системе и других институтах власти, и совсем не зря.
Сейчас стоит задача сократить расходы. Инсорсинг воспринимается как одна из форм сокращения – когда деньги не уходят на сторону, а крутятся внутри компании.
С большой вероятностью это как раз увеличение расходов, а не сокращение. Это самообман, что инсорсинговые компании позволяют сэкономить. Практически не встречается более эффективных компаний, чем рыночные. В инсорсинге нет конкурентной среды, нет работы с разными отраслями: если заказываешь работу своей же компании, ее нельзя не принять и не заплатить сотрудникам деньги. А если что-то не будет получаться, придется на истраченный рубль вложить еще 10, чтобы этот рубль не пропал.
– Но разве своих не легче контролировать?
– Некоторые руководители действительно считают, что отдавать работу внешней компании рискованно, поскольку они не могут все полностью контролировать и управлять процессом выполнения работ. Но необходимо правильно оценивать риски. Что будет, если уйдет руководитель внутреннего коллектива или ключевой исполнитель? Это уже проблема. А если руководитель проекта ушел из внешней компании, она найдет другого и заказчику не придется нервничать. Это будет трудностью, но это не будет кошмаром или будет не твоим кошмаром. На внешнюю компанию гораздо больше рычагов влияния. Если подрядчик что-то сделает не так, можно просто не платить. Но если компания-подрядчик внутри, то ты платишь всегда. Неуспешных внутренних проектов в разы больше тех, что делаются сторонними исполнителями.
– Прогнозы компании на 2014 г. сбылись?
– В рублевом исчислении показатели выросли. Но это лукавые цифры из-за декабрьского скачка, когда все хорошо продавалось в ритейле и рублевые цены поднимались медленнее роста курса доллара. Большая часть выручки была получена за счет ритейла и дистрибуции, хотя и интеграция приносила деньги. Контракты заключались в течение всего года, не только в начале, но и в октябре, и в ноябре, когда курс рубля к доллару был уже не 34, но и 50. Тем не менее в итоге в долларах значительное падение.
– А по марже?
– Платежеспособный спрос сегодня отстает от предложения, бюджеты на IТ сокращаются, соответственно, на рынке начинается демпинг и маржинальность снижается, но важнее то, что прибыльность бизнеса снижается более существенно. Возникает серьезный риск неплатежей. У нас было несколько плохих контрактов, которые очень сильно повлияли на компанию в целом. Это, например, вопиющие неплатежи по некоторым крупным и стратегически важным для страны объектам, которые мы сделали в прошлом году, в том числе в Сочи. Торопили, чтобы мы все сделали побыстрее, сказали спасибо. Но только за часть объектов нам до сих пор так и не заплатили.
– Деньги из бюджета?
– Все несколько сложнее, это были субподрядные контракты. С учетом специфики олимпийской стройки многие вопросы исполнения договоров решались в авральном режиме. В зависимости от строительной готовности специалисты постоянно перебрасывались с объекта на объект, менялись спецификации, сметы, техзадания (ТЗ). Наши сотрудники отработали великолепно, всегда шли навстречу заказчику, обслуживали и сопровождали системы, даже если данные услуги не входили в наши обязательства по договору. Все понимали, как это важно. Тем не менее больше года прошло, а окончательный расчет мы так и не получили. Речь идет о сумме больше 50 млн руб. Вынуждены судиться. Но денег компания «Энтегре» (это строительный подрядчик, у которого мы были на субподряде) не получила или недополучила. Причем по поставкам уже есть судебное решение в нашу пользу. А сейчас в суде решается вопрос о выполненных работах. Подрядчик просит суд назначить экспертизу выполненных работ. Очевидно, что такая экспертиза абсолютно бессмысленна и инициируется турецким ответчиком с целью затянуть процесс. Акты, подтверждающие выполненный объем и стоимость работ, были подписаны без каких-либо замечаний. С учетом того что компания иностранная, реальное взыскание задолженности после получения решения российского арбитражного суда тоже будет непростым занятием.
Или еще один конкретный пример – Корпоративный университет Сбербанка. Сначала был сыгран тендер на выбор генподрядчика, и предварительная оценка стоимости объекта в тот момент была в районе 5 млрд руб. Затем проект начал приобретать свои реальные технические очертания, площадь самого комплекса увеличилась вдвое относительно первоначально заявленной, соответственно увеличилось и количество необходимых подсистем. Провели переоценку стоимости. И проводил ее «Дойче банк девелопмент» (совместное предприятие Сбербанка, «Дойче банка» и австрийского строительного концерна Strabag). В этот момент их оценка была уже больше 11 млрд руб. Но поскольку генподрядчик к этому времени серьезно вложился в проект, банк убедил его согласиться продолжать работы на меньших финансовых условиях. Логика была примерно такая: либо 8,5 млрд руб., либо ничего. Сейчас других денег нет, а потом посчитаемся окончательно. Что делает генподрядчик дальше? Заключает с субподрядчиками контракты в совокупности на существенно большие суммы, чем те, что подтверждены банком. То есть примерно на те самые 11 млрд руб. В итоге свою работу мы сделали в полном объеме и с хорошим качеством, а генподрядчик до сих пор разбирается с заказчиком – сколько ему должны заплатить. Если быть честным, во многом генподрядчик прав, потому что его торопили, говорили, что главное – сделать, а там посчитаемся. В итоге потрачено больше материалов, построено больше подсистем, чем это было заложено изначально, на объекте работало большее количество людей, причем работали они сверхурочно.
Теперь Корпоративный университет Сбербанка вошел в четверку лучших корпоративных университетов мира, объект получил очень высокую оценку президента России. На совещании с губернаторами президент сказал, что такой объект должен быть в каждом регионе нашей страны. Но цена контракта была фиксированная, генподрядчик и субподрядчики денег не получили. Вот и вся схема. Деньги не то что украдены – просто генподрядчик получил за работу меньше, чем реально стоил объект. Это ошибка компаний с госучастием – пережимать своих подрядчиков. Говорят, что они переплачивают. Да, такое бывает. Но недоплачивают гораздо чаще.
– А с точки зрения исполнения работы?
– Даже на Западе никто никогда не предоставляет абсолютно четкой документации, по которой можно работать, в самом начале. Аргументируют, что на стройке многое будет меняться. Но только все изменения должны учитываться: если ты сделал больше работ или лучше, чем отражено в бумагах, тебе за это должны честно платить. В противном случае такие контракты просто разоряют компании. И таких примеров за последние годы становится все больше. В результате сложилась практика, когда при строительстве сложнейших объектов начинают работать без проработанной проектной документации. Заказчик обещает, что заплатит, но не платит – предлагает потерпеть. Подрядчик терпит, но ему все равно не платят. Он уже готов все бросить и уйти, но он же потратился – нанял монтажников, построил для них городок, закупил оборудование. Так все и тянется. Не платят, долги растут. Говорят, что в России много воруют. Но я подозреваю, что воруют существенно меньше, чем выбрасывают на ветер.
Кроме того, действует «презумпция виновности» и это тоже очень вредно. Как только открывается крупный государственный проект, сразу возникают обвинения в коррупции. Например, мы работаем на космодроме «Восточный». Это «стройка века», именно такие проекты хочется делать, ими гордишься. Космос – это вообще что-то из детства. Там люди работают с полной самоотдачей. Но на объекте сейчас прокуратура, Счетная палата. Обвинения в воровстве колоссальные, не в нашу сторону конечно. Но из-за тотальных проверок платежи нам затягиваются. При этом мы там работаем и что-то воровства не видим. Там просто стоимость строительства дороже. Во-первых, это сложнейший проект – такого нет нигде и действительно сразу все учесть невозможно. Во-вторых, он удаленный – ни дорог, ни населенных пунктов, ни людей, соответственно. В-третьих, государство практически не авансирует поставки, а значит, поставщики вынуждены страховаться и закладывать стоимость денег. Много импортного оборудования, а тут курсовые скачки. Конечно, из-за этого происходит удорожание. А когда руководители вынуждены тратить много сил на объяснения с проверяющими, качественно управлять проектом не получается – на это времени не остается. То есть в целом это проблема фантастической неэффективности.
У нас довольно большая часть бизнеса – это сложные инженерные системы, но участие в строительных проектах становится сейчас все более и более рискованным.
– Как в 2015 г. изменится доля дистрибуции в структуре выручки? В 2013 г. она обеспечивала 50% выручки.
– Множество дистрибуторских компаний просто уходит с рынка, поэтому это направление у нас не сокращается. Но есть еще одна причина, почему дистрибуция не сокращается, – большую часть продаж обеспечивает продукция Apple, этот сегмент растет.
Apple вообще фантастическая история. Как только мы начали продавать iPhone, бизнес сразу увеличился почти на полмиллиарда долларов. Если считать дистрибуцию без Apple, то она уменьшается, а если с Apple – увеличивается. Маржа в дистрибуции мобильных телефонов низкая, но и направление в итоге прибыльное за счет больших оборотов.
Год назад компания diHouse была существенно меньше, чем Treolan (обе компании входят в ГК «Ланит». – «Ведомости»), а сегодня на 20% больше за счет Apple.
Apple, видимо, продолжит удивлять мир. Я надеюсь, что они выпустят телевизор, а еще автомобиль. Если Apple продолжит заниматься автомобилями – это даст еще больший объем выручки (смеется).
– Вы говорите, что на рынке будет много банкротств. Будете покупать активы?
– Я не хочу растить бизнес за счет слияний и поглощений (M&A). Сейчас мы проводим сделки M&A только в том случае, если это позволяет повысить эффективность. Любая сделка M&A – это дополнительные риски. Мои первые три сделки M&A были удачными, но сейчас статистика выравнялась с рынком – 50% неудачных сделок, как у большинства компаний. Это снова та самая ситуация, что со строительными объектами: чтобы спасти рубль, надо вложить еще 10. В случае M&A есть риск, что после покупки могут вылезти какие-то неприятности. Мы однажды купили небольшую компанию, и вроде все было хорошо, но потом пришли правоохранительные органы. Оказалось, что что-то было не так в компании, но мы этого не знали, когда ее покупали. Пришлось тратить время, деньги, усилия, чтобы защитить их и себя.
– Как вы планируете тогда развиваться, если не собираетесь покупать активы?
– Мы будем больше инвестировать в развитие людей и делать из них элиту бизнеса. Сейчас работать лучше элитным подразделением, чем кучей ополченцев. Элиту будем холить и лелеять и постараемся никого не потерять. Последнее, что мы хотим потерять, – это людей, потому что они наш основной актив.
– Работаете ли на международных рынках?
– Либо ты конкурируешь во всем мире и конкурируешь со всеми, либо ты работаешь только на внутреннем рынке и зарабатываешь не так много денег. Например, у нас есть система работы с нормативно-справочной информацией, есть система компьютерного зрения, которую мы развиваем. Это инновационные продукты, и они вполне подходят для всего мира, но пока наше присутствие на зарубежных рынках невелико. Развиваем систему для создания электронных учебников. Она лучшая (мы купили канадскую фирму), и ее сейчас использует 3000 английских школ. Очень внимательно следим за мировыми технологическими трендами. Считать, что все можно сделать самим, изнутри, – значит обречь себя на отставание.
– Все последние 15 лет в России говорят об увеличении ручного управления. Что должно произойти, чтобы в мозгах управляющего эшелона что-то изменилось?
– Опыт показывает, что ручное управление неэффективно. Несмотря на серьезные доходы от нефти и газа, мы развиваемся медленнее, чем другие страны, которые не имеют такого источника дохода. Либо должен измениться основной тезис – что лучше все собрать, а потом распределить, либо в стране останется все, как есть. Но тогда ответ на вопрос, когда станет лучше, будет звучать так: никогда. Если государство решит, что надо что-то менять, то в первую очередь нужно оставлять больше денег в экономике, сократить бюрократию и количество процедур. Конечно, при любой экономике будут существовать успешные компании. Но ведь хочется развиваться не вопреки, а благодаря.
– А сколько времени тогда потребуется России, чтобы сделать скачок?
– Скачок может быть сделан очень быстро – за несколько лет, а не за десятилетия. Я был в Пекине в 1990 г. Это был серый, грязный город, очень сильно отстававший по развитию от Москвы: везде были велосипедисты в марлевых повязках, преобладали повозки тук-тук, было очень мало гостиниц, а те, которые существовали, были ужасающими. Я был в Пекине пять лет назад: все радикально изменилось. При сегодняшнем уровне развития технологий можно сделать сильный скачок за пять лет, а за 10 лет можно страну превратить в город-сад.
– Нет желания перевести часть бизнеса в другую страну, где больше денег оставляют в экономике?
– Здесь более сложная история. Я как раз трачу время на то, чтобы в России была эффективная компания, а чтобы она была такой, надо тратить много времени. И к сожалению, не получится развивать бизнес в Германии или Австрии, если не бросить все здесь. Потому что в другой стране новые правила, новые трудности и, чтобы выстроить компанию там, потребуется этому отдавать все свое время.
Если есть желание уехать из страны и оставить бизнес на кого-то другого, тогда это можно и несложно. Но пока у меня такого желания нет. Нужно понимать, что китайцы делают попытки вытеснить европейцев и американцев с нашего рынка, в Европе рецессия.
Тем не менее – или как раз поэтому – австрийские власти сейчас приглашают к себе IT-компании. Им нужны такие, как мы, они готовы давать вид на жительство, налоговые льготы. То же в Германии и ряде других стран.
– Может, имеет смысл часть бизнеса оставить здесь, часть перенести туда?
– В такой тяжелой ситуации я не могу себе это позволить. Я хочу, чтобы в России оставались талантливые люди, и не хочу способствовать тому, чтобы они отсюда уезжали. Много моих приятелей и сотрудников уехали в прошлые волны эмиграции. Пока что я надеюсь, что жизнь в России станет лучше.
– А если будет ясно, что не станет?
– Для жизни важна среда, и если уедет много приятных людей, то придется подумать о переезде. Пока что среда меняется не сильно. Из моих друзей уехало всего 2%, ну может больше – 3–4%.
– А вы что больше слышите вокруг – пессимизма или оптимизма?
– Пессимизма, все готовятся к плохому. Но объективных оснований для того, чтобы стало еще хуже, в России нет. Есть много стран, которые тратят деньги на импорт нефти и газа и у них все хорошо, мы экспортируем нефть и газ, получаем доходы и при этом у нас все плохо. Странно, правда? Мы находимся в гораздо более выгодных условиях, чем многие другие страны, и у нас объективно все должно быть хорошо.