Новости
Нуждается ли промышленность в суперкомпьютерах и как государство может помочь технологической отрасли, рассказывает Всеволод Опанасенко - гендиректор и владелец ОАО «Т-платформы».
В марте 2013 г. министерство торговли США внесло «Т-платформы» в санкционный список. Власти США подозревали их в деятельности, противоречащей интересам национальной безопасности и внешней политики страны: по их мнению, компания разрабатывала компьютерные системы для военных целей. «Мы находились под санкциями весь 2013 год и потеряли из-за этого ряд европейских сделок», – рассказывает Всеволод Опанасенко.
Компанию «Т-платформы» он основал в 2002 г. Всемирную славу компании принесла разработка суперкомпьютеров – первый такой компьютер, «Ломоносов», был запущен в 2009 г. и имел мощность 1,7 петафлопса (количество операций с плавающей точкой в секунду). «Ломоносов» занял 12-е место в мировом рейтинге суперкомпьютеров. Через пять лет появился усовершенствованный «Ломоносов-2» с пиковой мощностью 2,57 петафлопса, разместившийся на 22-м месте рейтинга подобных компьютеров. В мае 2015 г. «Т-платформы» поставили суперкомпьютер немецкому вычислительному центру Юлиха.
В России сейчас находится восемь суперкомпьютеров из 500 наиболее мощных мировых систем, страна на девятом месте в мире по этому показателю. Опанасенко говорит, что мощности суперкомпьютеров России сейчас «загружены очень сильно»: «На «Ломоносове», крупнейшей машине в России, работает около 800 научных групп. Очередь на «Ломоносов» постоянно держится в пределах 400–500 заданий, его загрузка более 90%. Она близка к критической, нормальный уровень загрузки суперкомпьютера – не больше 80–83%: часть оборудования не участвует в расчетах во время профилактического обслуживания, процесса выгрузки и загрузки задач. По результатам прошлого года на базе задач, решенных на «Ломоносове», было написано более 500 научных статей и защищено около 50 докторских и кандидатских работ». О мировом рынке суперкомпьютеров, роли и будущем российских разработчиков Опанасенко рассказал «Ведомостям».
– В России сейчас находится восемь суперкомпьютеров из 500 наиболее мощных мировых систем, страна на девятом месте в мире по этому показателю. Насколько сейчас востребованы суперкомпьютеры в России, насколько загружены действующие мощности?
– Загружены сильно. На «Ломоносове», крупнейшей машине в России, работает около 800 научных групп. Очередь на «Ломоносов» постоянно держится в пределах 400–500 заданий, его загрузка более 90%. Она близка к критической, нормальный уровень загрузки суперкомпьютера – не больше 80–83%: часть оборудования не участвует в расчетах во время профилактического обслуживания, процесса выгрузки и загрузки задач. По результатам прошлого года на базе задач, решенных на «Ломоносове», было написано более 500 научных статей и защищено около 50 докторских и кандидатских работ.
– Главные заказчики ваших суперкомпьютеров – ученые?
– Лет пять назад 80% нашего портфеля формировали наука и образование. В последние годы центр тяжести постепенно смещается в сторону промышленности. На Западе промышленность давно понимает, что без расчетов не обойтись, у нас же она только привыкает. Среди наших текущих и новых заказчиков в России уже примерно половина – из промышленности, за рубежом по-прежнему только наука и образование.
– Насколько Россия сейчас отстает от Запада по использованию суперкомпьютеров в промышленности?
– В рейтинге 500 самых мощных компьютеров мира 42% всех систем используется в промышленности и еще 26% – для исследований, в том числе в инженерных областях. В текущем российском рейтинге тор-50 уже 30% суперкомпьютеров коммерческого использования, включая промышленность, финансовые компании и IТ-провайдеров. 5–7 лет назад у нас совсем не было коммерческих систем.
– А что здесь первично – предложение или спрос?
– С одной стороны, первичен спрос. Но с другой стороны, если не стимулировать его в промышленности, не объяснять предприятиям на конкретных примерах, какую выгоду они получат от использования суперкомпьютеров, то спрос и не возникнет. Суперкомпьютер – вещь сложная, его непросто использовать. Чтобы заниматься суперкомпьютерным моделированием, нужно иметь квалифицированных специалистов, которых в России мало.
В Германии суперкомпьютингом пользуется несколько тысяч предприятий. Это и малый и средний бизнес, и корпорации. В России сейчас суперкомпьютерными вычислениями пользуется всего около сотни компаний, включая КБ и инженерные НИИ. У небольших компаний в Германии нет своего штата специалистов по моделированию. Они приходят в крупный суперкомпьютерный центр коллективного пользования и говорят: помогите решить такую-то расчетную задачу. И суперкомпьютерный центр выступает как поставщик услуг: изучает инженерную проблему, строит суперкомпьютерную модель, проводит расчеты и выдает результат. Компания получает готовое решение. В средних компаниях, как правило, есть собственные специалисты, которые могут построить модель самостоятельно. Они чаще всего приходят в суперкомпьютерные центры за «машинным временем» – возможностью провести свой расчет на системе, которая стоит и обслуживается в центре. Крупные компании занимаются суперкомпьютингом сами – они постоянно сталкиваются с необходимостью что-то моделировать и считать, и задачи у них более масштабные.
Пример: Porsche Panamera был полностью смоделирован в немецком суперкомпьютерном центре в Штутгарте. Это университетский центр, который специализируется на услугах для промышленности. Над моделированием Panamera команды Porsche и суперкомпьютерного центра работали совместно несколько лет, и, по их заявлениям, Porsche сэкономила благодаря этому несколько сотен миллионов евро на разработке.
– У нас развита эта система аутсорсинга?
– Не очень развита, но развивается. В структуре группы «Т-платформы» есть компания «Т-сервисы», которая занимается различными суперкомпьютерными услугами, в том числе моделированием и расчетами под ключ. Достаточно много мелких и средних предприятий приходят к ним за помощью, а в последнее время и крупные компании стали проводить тендеры на расчеты. Один из последних примеров: «Т-сервисы» выиграли тендер исследовательского центра «Транснефти» на моделирование взрывоопасных процессов, которые происходят в резервуарах с нефтью и нефтепродуктами, и последствий возможных пожаров. На основе этих расчетов будут совершенствоваться системы охлаждения и противопожарной защиты на магистральных трубопроводах. Пока у нас это не так сильно развито, как на Западе. Большой беды я в этом не вижу, потому что с чего-то надо начинать.
– Porsche сэкономила несколько сотен миллионов. А какой самый яркий пример в России?
– Один из примеров – рыбинское НПО «Сатурн». Оно разрабатывало новый двигатель для Sukhoi Superjet, за счет суперкомпьютерного моделирования у них в разы сократилось количество натурных испытаний, а это больше 100 млн руб. на каждый опытный образец. Сократился общий срок разработки.
– Какая отрасль в России сейчас наиболее продвинута в суперкомпьютинге?
– Помимо авиастроения это еще и судостроение. Их расчетные задачи – это оптимизация обводов корпусов судов, гидродинамика гребных винтов с учетом кавитации. В мире одна из самых продвинутых отраслей – нефтеразведка. В списке тор-500 суперкомпьютер мощностью 5 петафлопс – вдвое больше, чем «Ломоносов-2» в МГУ, принадлежит американской PGS, 4 петафлопс – у итальянской Eni, у французской Total 2 петафлопс, еще 4,5 они купили в марте и строят сейчас. Но в России нефтяные компании не имеют собственных суперкомпьютеров и, как правило, используют зарубежные суперкомпьютерные центры для обработки данных сейсморазведки и моделирования резервуаров собственных месторождений. Наши нефтяные компании вообще часто заказывают услуги полного цикла у западных компаний– и сейсморазведку, и обработку данных. Российские сервисные компании и специализированные НИИ при нефтедобывающих компаниях тоже занимаются моделированием, но строят сильно упрощенные модели, не требующие больших вычислительных ресурсов, но и не позволяющие получить достаточно полную информацию о месторождении. У нас есть пара сейсморазведочных компаний с западным капиталом, у которых есть свои вычислительные мощности, но они незначительны.
– А насколько традиционная промышленность восприимчива к суперкомпьютингу?
– Промышленность сама по себе достаточно консервативна. Основные идеи рождаются в науке и образовании – там люди, принимающие решения, менее инертны, готовы к экспериментам. В промышленности сложнее: представьте, завод что-то делал, у него были годами отлаженные производственные процессы, а теперь им надо все перестраивать. Вдруг не получится? Вдруг будет дороже? А заводу надо выпускать продукцию, которой он живет. Инертность есть, но мы с ней боремся, объясняем на конкретных примерах. Считаем конкретную деталь и показываем, как сократилось время разработки, появилась экономия, натурных испытаний нужно меньше.
– Насколько часто клиенты возвращаются к вам за новым суперкомпьютером?
– Практически всегда. Три-четыре года – нормальный срок жизни суперкомпьютера. Большинство компаний возвращаются к нам либо за расширением, либо за новой системой, когда начинают использовать суперкомпьютер в своей работе и понимать, какой эффект это дает.
– В России должно пройти время, чтобы люди это восприняли? Поколение пользователей суперкомпьютеров еще обучается или уже готово?
– Оно готово, и как раз сейчас быстро обновляется инженерный состав на предприятиях, очень много запросов приходит от молодых руководителей отделов конструкторских бюро. Но роль государства все равно остается существенной. Суперкомпьютер – это сложно окупаемая история, потому что не так просто рассчитать прямой экономический эффект его внедрения. Это как дороги: напрямую они не окупаются, но понятно, что без них не будет развиваться экономика, поэтому государство вкладывает большие средства в строительство дорог как необходимого элемента инфраструктуры. То же самое и в суперкомпьютинге. Он не приносит денег на счет, но окупается за счет ускорения разработок, удешевления вывода продукции на рынок. И здесь речь идет не только и не столько о госинвестициях в сами машины, сколько о стандартах применения математического моделирования в промышленности, которые должно устанавливать и внедрять государство. Учитывая, что у нас много промышленных предприятий с госучастием, государство как акционер заинтересовано в том, чтобы требовать внедрения суперкомпьютерных технологий, понимая, что будет в первую очередь экономить свой бюджет, быстрее получая инновационную и конкурентоспособную продукцию.
В прошлом году по инициативе Минпромторга был создан технический комитет, в который входит около 20 организаций. Этот комитет разрабатывает стандарты применения суперкомпьютерного моделирования, в том числе готовые методики популярных расчетов, методы оценки сходимости моделирования с физическим экспериментом. В результате суперкомпьютерное моделирование будет проще применять и на производстве, и при проведении НИР и НИОКР, на которые государство тратит довольно много средств. Государство понимает, что результат по этим работам будет получен быстрее и дешевле с использованием суперкомпьютеров, поэтому и организует разработку ГОСТов, стимулирующих их применение.
На Западе существуют стандарты, которые обязывают предприятия использовать суперкомпьютерное моделирование – и в нефтеразведке, и в машиностроении. В Евросоюзе обсуждают новый стандарт, который позволит начать сертификацию самолета по суперкомпьютерной модели. Чем быстрее компания сможет начать продажи, тем быстрее продукт окупится и начнет приносить прибыль. Введение такого стандарта усилит конкурентные позиции Airbus на мировом рынке.
– Когда ждать наших стандартов?
– Разработка стандартов – вещь небыстрая. В работе сейчас более 20 стандартов, первые начнут выходить к концу года. Хорошо, что эту работу поддерживает и Росстандарт, и Минпромторг, и «Ростех». Думаю, в 2016 г. список заказчиков и потребителей суперкомпьютерной техники изменится.
– Какие еще меры нужно принимать?
– Были неплохие меры в конце нулевых. У Минобрнауки была программа, по которой на конкурсной основе выделялись деньги вузам, внедряющим инновационные технологии. По этой программе несколько десятков вузов построили суперкомпьютерные центры и начали готовить специалистов. Сейчас эту идеологию подхватил Минпромторг: он строит достаточно крупный суперкомпьютерный центр для промышленности. Минпромторг уже создал несколько отраслевых суперкомпьютерных центров, например ЦНИИ «Буревестник» или Крыловский научный центр в Питере, которые аккумулируют отраслевую экспертизу. Но эти центры достаточно небольшие по мощности, а задачи стоят гигантские. Например, Крыловский научный центр постоянно сталкивается с необходимостью решать довольно сложные задачи моделирования вихревых структур, возникающих при работе гребных винтов. В последнее время добавились модельные задачи маневрирования, «волностойкости», пришвартовывания судов, оптимизации конструкции водометных движителей и многие другие. Новый суперкомпьютерный центр коллективного пользования сможет обслуживать много предприятий одновременно. Суперкомпьютеры стоят от [нескольких] миллионов до нескольких сотен миллионов долларов, и не каждое предприятие может их себе позволить. Кроме того, не каждому предприятию нужно иметь собственный суперкомпьютер, ведь у многих из них задачи возникают не постоянно, а, скажем, раз в полгода.
– Эти центры создаются за счет госфинансирования?
– Часть из них создается за счет госфинансирования, часть – за счет собственных средств компаний. Но государство здесь и должно играть, и играет большую роль.
– А если будет команда работать только на российских мощностях? Можно ли так подтолкнуть отрасль?
– Если будет команда, то можно. Это будет взрывной рост, например, в нефтеразведке. Упомянутый суперкомпьютер французской Total обошелся ей примерно в $80 млн, и, насколько мне известно, он уже окупился. Компания моделировала нефтяные месторождения на шельфе, это позволило практически полностью избежать бурения «сухих» скважин. Каждая такая скважина обходится в десятки миллионов долларов, поэтому экономия очень существенная.
Нельзя сказать, что у российских сервисных компаний нет собственных компетенций в моделировании, но они используют упрощенные методы. Современные технологии ушли далеко вперед. Наверное, если бы наши компании их освоили, они не заказывали бы расчеты на Западе, а имели бы собственные суперкомпьютерные центры.
Отдельные передовые команды в отрасли есть, правда, пока это не массовый коммерческий подход, а скорее научный. Новые методы моделирования месторождений нужно развивать не только в научном центре МГУ, но и в нефтедобывающих и сервисных компаниях. Тогда будут и новые рабочие места, и результат для бизнеса.
Точно так же, если мы хотим иметь сильную микроэлектронику, ее надо развивать в гражданском коммерческом секторе, т. е. на массовом рынке. Только это может обеспечить возврат инвестиций.
– Премьер-министр Дмитрий Медведев говорил, что нужно развивать отрасль микроэлектроники в гражданском сегменте. Что в этом направлении делается?
– Летом правительство поручило Минпромторгу совместно с Минэкономразвития, Минкомсвязи и ФСБ разработать критерии отнесения микросхем к товарам отечественного происхождения и порядок присвоения соответствующего статуса. Проект уже есть, идет согласование, надеемся, что постановление скоро будет принято. Кроме того, Минпромторг разработал новую программу развития электронной компонентной базы и радиоэлектроники до 2025 г., которая должна вступить в силу с будущего года. Мы были среди экспертов, принимавших участие в оценке этой программы. Программа революционная, она впервые применяет проектный подход: от идеи до продукта. Каждый проект предусматривает не просто создание промышленного образца некоего изделия, а разработку и вывод на рынок полноценного продукта массового спроса с четким рыночным позиционированием, документацией для конечного пользователя, сертификатами и т. д.
– Сколько денег там заложено?
– На 10 лет около 120 млрд руб. заложено в проекте программы, которая сейчас проходит согласование, из них часть планируется выделить на вычислительную технику. Это субсидии, компенсирующие затраты на разработку и вывод на рынок продуктов, а также выплату процентов по кредитам. Финансируется не только разработка устройств, но и создание отраслевой нормативной правовой базы, которая сейчас либо отсутствует, либо устарела.
– В микроэлектронике есть замкнутый круг. Российский компьютер будет дорогим из-за малых партий, а партии будут малы, потому что он дорог. Как быть?
– Многое можно сделать с помощью госрегулирования спроса на внутреннем рынке: себестоимость значительно снизится, если обеспечить приемлемый объем продаж. В любой стране есть протекционизм при закупках техники за счет бюджетных средств – и это правильно. В Америке есть законодательный акт под названием Buy American: за средства федерального бюджета можно купить микроэлектронику и вычислительную технику только американского производства. В Китае и других странах то же самое, а у нас такого нет.
– Почему?
– Я надеюсь, что в связи с последними событиями мы тоже развернемся в эту сторону. На текущий момент рынок вычислительной техники составляет чуть меньше 1 трлн руб. 40% всего рынка – выручка шести крупнейших американских компаний, и в структуре этой выручки 80% – госзаказ. Российским разработчикам с ними конкурировать невозможно. Я не говорю даже о бюджетах разработки. Их расходы на продвижение больше всех бюджетов российских компаний, вместе взятых.
Государству нужно принимать протекционистские меры и защищать отечественных разработчиков – я подчеркиваю: не тех, кто переклеивает шильдики, что сейчас модно... Сейчас прошел лозунг об импортозамещении, и люди из разных компаний бросились к высоким руководителям с криками: «Покупайте у нас, мы же отечественные!» При этом они в лучшем случае занимаются отверточной сборкой, а в худшем просто переклеивают шильдики.
Определенные меры поддержки помогут конкурировать с американскими, а сейчас уже и китайскими гигантами. Если раньше все закупалось у американцев – теперь у китайцев. А мы сидим и смотрим: табун денег бежал к американцам, потом побежал на Восток – и опять мимо российских разработчиков. Государство должно создавать определенные барьеры для иностранных компаний и преференции для российских, если оно заинтересовано в быстром развитии собственных технологий.
У нас до недавнего времени были пошлины на ввоз электронных компонентов, из которых производится вычислительная техника, но не было пошлин на ввоз уже собранного оборудования. В августе пошлины на компоненты убрали, а нулевая пошлина на импорт готовых устройств осталась. В Бразилии, например, пошлина на ввоз IТ-оборудования доходит до 40%, поэтому все транснациональные компании имеют производство внутри страны. В результате на местном IТ-рынке практически нет импорта. Это одна из возможных мер господдержки. Я очень надеюсь, что в ближайшее время подобные меры будут приняты.
– Конкуренция дает компаниям стимул производить лучший продукт. А так ведь можно убить конкуренцию: мол, мне все равно, ведь государство в любом случае у меня купит.
– Тип протекционизма, о котором я говорю, не закрывает западным компаниям путь на внутренний рынок. От них потребуется развитие разработки и производства в России. При этих условиях они вполне смогут продолжить продажи, и конкуренция все равно останется.
– Но захотят ли они в таком случае переносить разработку, производство?
– Мы для западных компаний составляем не десятки процентов оборота, но весомую часть рынка и прибыли. Если они заинтересованы в этой доле прибыли, они будут это делать.
Правда, если санкции усилятся, им в какой-то момент может быть рекомендовано не заниматься трансфером технологий в Россию и есть риск потерять вложенные в перенос производства средства. Этот фактор может замедлить процесс.
Но конкуренция будет все равно, ведь в России десятки компаний занимаются разработками в области вычислительной техники. Эти компании смогут встать с колен и конкурировать между собой. Компании, которые сейчас занимаются только отверточной сборкой, увидят практический смысл вложений в собственные разработки, если на внутреннем рынке будет высокий спрос на отечественное оборудование.
– Но качество сначала ухудшится?
– Не факт. В России нормальное качество. Если бы наша компания не производила качественную технику, ее не покупали бы ни в Германии, ни в Азии. Не надо завтра опускать железный занавес. Надо постепенно вводить меры, которые позволят российским производителям развиваться, начиная с таможенно-тарифной политики и заканчивая ограничением потребления импортной телекоммуникационной и вычислительной техники в госструктурах. Мы российская компания, здесь работаем и платим налоги. На эти деньги госсектор закупает иностранную вычислительную технику. Получается, что мы как компания дотируем зарубежную IT-отрасль – нелогично и не радует.
– Но вы также продаете свою технику за рубеж, что для российских IT-компаний, прямо скажем, необычно. Государство может что-то сделать, чтобы поддержать вас как экспортера?
– Мы развиваемся за счет собственной прибыли и кредитных средств, поэтому от государства мы не ждем ничего нового. Нам нужны длинные и дешевые деньги, чтобы достаточно быстро выводить на рынок новые продукты, и спрос на российские разработки внутри страны. Тогда и экспорт будет расти.
– Внешэкономбанк как акционер в этом не помогает?
– У него другая задача, он же не столько коммерческий банк, сколько государственный институт развития. Когда он вошел в капитал, то внес средства, на которые были сделаны весьма серьезные разработки, в том числе экспортные. Он дал хороший импульс бизнесу в целом.
– А экспортные агентства?
– Мы начали налаживать работу с ними полгода назад, но пока не достигли результата. Дело в том, что мы производим оборудование в десятке разных стран – в России, на Тайване, в США, Израиле, Китае. Мы компания коммерческая и производим там, где дешевле и качественнее. А политика экспортных агентств ориентирована на поддержку продукции, целиком произведенной внутри страны, что в нашей отрасли пока невозможно.
– А как это изменить?
– Надо менять нормативные документы самого агентства. Они прежде не сталкивались с таким видом бизнеса. А нормативная база за квартал не меняется.
– А насколько заказчики заинтересованы в импорте из России?
– За последние полтора года ситуация несколько осложнилась. В апреле мы подписали договор о поставке суперкомпьютера в немецкий вычислительный центр «Юлих» на 19,5 млн евро. Этот тендер мы выиграли в ноябре прошлого года, после чего наши европейские конкуренты подали на «Юлих» в суд. Гуманный немецкий суд вынес справедливое решение, и сейчас мы уже заканчиваем инсталляцию. Это важный прецедент, потому что сейчас суперкомпьютеры попадают под санкции при импорте в Россию, а мы экспортируем в Германию. У нас был еще ряд заказчиков в Германии и Юго-Восточной Азии, которые готовы были покупать наши суперкомпьютеры, но переговоры сейчас идут тяжело.
Коллеги боятся, что мы не сможем исполнить свои обязательства. Санкции [в отношении России] могут быть усилены. Мы сами находились под санкциями весь 2013 год и потеряли из-за этого ряд европейских сделок. В суперкомпьютерной отрасли основные заказчики – это госсектор. А поддерживать Россию на уровне государства сейчас не модно, и тут начинает играть роль политический фактор. Сейчас санкции на нас в экономическом смысле никак не отражаются, но они значительно осложняют международные переговоры.
– Если вы поставите суперкомпьютер российской компании, которая находится под санкциями, это несет для вас риски также оказаться под санкциями?
– В санкционном списке есть ряд банков, у которых ограничения чисто финансовые, и наших рисков тут нет. Но есть ряд компаний, которые находятся в списке Entity List минторга США. Поставки техники компаниям в этом списке запрещены либо полностью, либо под определенные проекты – например, для использования при разработке шельфовых месторождений. Теоретически на такие поставки можно запросить лицензию, но получить ее нереально. Мы сами прожили девять месяцев в этом списке. Это было тяжелое время, мы попали в этот лист 8 марта 2013 г., как компания, действия которой «представляют угрозу национальной безопасности США и противоречат интересам внешней политики страны».
– Приятно ведь, так?
– Ну, сейчас уже да, а тогда было не до смеха. За год обороты по новым сделкам упали до нуля, поставщики с нами не общались и ничего не продавали. У нас же большая доля импортной составляющей, микроэлектроника в России пока не очень развита. У нас была самая жесткая формулировка – «отказ в выдаче лицензии по умолчанию». Она намного жестче, чем те, которые сейчас имеют многие российские организации. Весь 2013 год мы работали на юристов, и 31 декабря в 19.00 нас из этого списка исключили. Шутники: по праздникам включают, по праздникам исключают. Но это был самый быстрый выход из черного списка за всю его историю. Это подтверждает отсутствие реальных оснований для санкций, а также то, что они использовались в качестве элемента недобросовестной конкурентной борьбы. Мы достаточно быстро стали продвигаться в Европе и теснить уважаемые американские компании, которые хорошо чувствовали себя на этом рынке. Наша поставка в американский Университет Стоунибрук тоже, видимо, сыграла свою роль.
– А какой был формальный повод?
– Формальным поводом послужил предполагаемый экспорт суперкомпьютеров в страны третьего мира, находящиеся под санкциями, что никак не соответствует реальности. Было также сказано, что у американского министерства «есть основания полагать», что мы работаем с предприятиями, которые производят ядерное оружие. Пришлось доказывать, что это не так. Была проведена серьезная работа, и не без помощи правительства России, Министерства иностранных дел, Минпромторга и администрации президента.
– Повезло, что это произошло тогда, а не сейчас...
– Да, сейчас бы шансов не было. Государство нас поддержало в этом вопросе – сами по себе мы бы его решить не смогли. Санкции на нас наложили американские госорганы, и без участия их коллег с российской стороны результата быть не могло.
– Во сколько вам это обошлось?
– Мы не собираемся подавать в суд на минторг США. Мы компания коммерческая, нам надо догнать, а не побегать. Прямые убытки не считали, но они измеряются десятками миллионов долларов. У нас планировалась большая сделка в Финляндии, где мы участвовали в международном конкурсе и выиграли. Контракт был подписан, но мы от него отказались, потому что не могли исполнять. У нас были подписаны контракты в Германии, шел крупный тендер в Англии. А ведь помимо прямых потерь нужно учитывать и очень значительный репутационный ущерб. Удар был сильный, спустя два года я не уверен, что мы уже от него оправились.
– Что позволяет вам конкурировать на Западе?
– Очевидно, соотношение цены и производительности. Более мощные системы, которые стоят дешевле, чем у конкурентов. Ключевое преимущество – мы поставляем системы, сильно адаптированные под заказчика. У нас более 400 проектов, и нет одинаковых. Суперкомпьютер – это дорогое устройство, и заказчику важно, чтобы система была оптимизирована под его задачи. Кроме того, мы стараемся выводить на рынок новые продукты быстрее конкурентов и делаем решение под ключ, включая инженерную инфраструктуру и настройку ПО.
– Какие у вас сейчас доходы?
– Мы частный бизнес и не разглашаем результаты по всей группе компаний. В 2013 г. из-за санкций результаты были близки к нулю, и в 2014 г. мы только начали восстанавливать свои позиции. Кроме того, удовольствие с курсом доллара. У нас большая доля импортной составляющей, и, учитывая, что основные поставки и взаиморасчеты приходятся на конец года, мы, конечно, здорово попали. Но в этом году, я думаю, мы полностью восстановим докризисные позиции и пойдем вверх.
– По данным СПАРК, в 2013 г. у вас выручка была совсем не нулевая – 1,2 млрд руб.
– Это в основном выручка по ранее заключенным контрактам, а новые пришлось разрывать. Санкции не распространялись на оборудование, которое на момент их вступления в силу было закуплено и готово к отгрузке. Поэтому мы смогли закончить контракты, которые на тот момент уже начали исполнять. Были также некоторые новые контракты на создание инженерной инфраструктуры суперкомпьютерных центров. Мы использовали российское и китайское оборудование, которое не подпадало под эмбарго.
– А чем объясняется рост выручки в 2014 г., в котором как раз должны были отразиться санкции с запозданием?
– Мы свято верили, что выпрыгнем из этой ситуации, потому что ничего не нарушаем, и наши разработки затормозились, но не прекратились. Наши клиенты тоже считали, что все плохо, но ненадолго. Мы вели переговоры с нашими уважаемыми потенциальными клиентами. Поэтому на момент выхода из-под санкций у нас уже был определенный пул заказчиков, готовых закупать у нас суперкомпьютеры. Много контрактов было подписано сразу после снятия санкций. Сейчас портфель заказов измеряется миллиардами рублей.
– По данным IDC, у вас около 1% мирового рынка.
– Так и есть. Но весь мировой рынок целиком, с учетом ПО и услуг, – около $20 млрд, из которых половина приходится на США. Мы туда поставили систему, и у нас даже был там офис. Но после последних событий больше не хочется. Офис мы закрыли.
– Какую долю в выручке занимает Россия?
– Доля экспорта в дальнее зарубежье в этом году составляет чуть меньше 30%, остальное – Россия.
– А где у вас персонал?
– Больше 90% в России. На Тайване были разработчики, но мы сейчас поняли, что нам выгоднее и быстрее разрабатывать в России, и перевели их сюда.
– Чем занимается компания «Т-сервисы»?
– Это своеобразный буфер между заказчиком и суперкомпьютером, который помогает ему найти общий язык с непростой в использовании и дорогой машиной. Их уникальная специализация – суперкомпьютерное моделирование под ключ, решающее инженерные задачи заказчика.
– «Т-сервисы» работают со своими суперкомпьютерами или с машинами заказчика?
– Возможна любая модель. У «Т-сервисов» есть собственный небольшой суперкомпьютерный центр, есть партнерские программы с множеством других центров, на случай если нужны большие мощности или какие-то специальные характеристики оборудования. Могут работать и на машине заказчика. Мы в этом плане гибкие и готовы адаптировать любую модель, которая удобна заказчику.
– Сколько это в структуре выручки?
– Меньше 10%. В структуре холдинга 11 компаний, основные: «Т-платформы», «Т-сервисы», «Т-нано» (совместный с «Роснано» инвестцентр для высокотехнологичных стартапов) и «Байкал электроникс», которая занимается разработкой микроэлектроники. В мае компания выпустила свой первый процессор с хорошим потенциалом для экспорта. На него уже сейчас есть достаточно большое количество заказов внутри России, но ребята из «Байкал электроникс» ведут переговоры с английскими, китайскими, тайваньскими, израильскими компаниями, интересующимися процессором. Это процессор с архитектурой MIPS. Он производительный, у него современные интерфейсы, хорошее соотношение характеристик и стоимости. В нем, например, есть интерфейсы, которых нет пока у конкурентов, но они востребованы на мировом рынке телекоммуникационного оборудования и встраиваемой техники.
– Правда, что значительная доля того, что есть в этом процессоре, просто купленная лицензия?
– Лицензии, безусловно, использовались. Самодостаточное натуральное хозяйство, которое некоторые пытаются развивать внутри, не приводит ни к чему хорошему. Опыт показывает, что в результате продукция становится неконкурентной по цене и непригодной к массовому использованию из-за несовместимости со стандартным ПО. Есть эффективная международная кооперация труда. Некоторые элементы процессоров (IP-блоки) уже хорошо и качественно сделаны разными компаниями и являются индустриальным стандартом – это и архитектура ядра (реализация которой у каждого разработчика процессоров уникальна), и стандартные интерфейсы, тот же USB или PCI Express. Эти стандартные IP-блоки используют все производители оригинальных процессоров, иначе невозможно обеспечить его совместимость с уже написанным ПО. Можно делать все с нуля, но на это уйдет на порядок больше денег и времени. И к тому моменту, как вы выведете продукт на рынок, он уже морально устареет. Использование готовых IP-блоков никак не угрожает экономической или информационной безопасности компании и государства, если они предоставляются в исходных кодах. Зато это позволяет в разы быстрее и дешевле выводить продукцию на рынок. Иначе процессоров в мире были бы единицы, они бы обновлялись раз в пять лет, микроэлектроника не была бы так широко распространена и не играла бы такую роль в современной жизни. В любых разработках производителей микроэлектроники – Qualcomm, Intel, IBM, Marvel – используется интеллектуальная собственность других компаний, это обычная практика.
– Какова доля собственных разработок в этом процессоре?
– Это не вполне корректный вопрос. Вы получили лицензионный код, но это же не «Лего», он в готовом виде в процессор не вставляется. Его надо адаптировать, переписать, создать промежуточные интерфейсы. Мы используем IP-блоки от двух компаний, но на выходе получается совершенно оригинальная монолитная система.
– Но тогда насколько честно называть процессор отечественной разработкой?
– На 100%. Стоимость IP-блоков – это до 30–35% стоимости разработки всего процессора. Добавленная стоимость, созданная на территории страны, здесь составляет не меньше 65%. Все IP-блоки можно сделать с нуля, но тогда вам придется либо делать их абсолютно идентичными сторонним, либо потерять совместимость с ПО.
– Это универсальный или специальный процессор?
– Универсальный. Сейчас есть несколько десятков компаний в России, которые на базе этого процессора уже разрабатывают линейки оборудования. Это коммутаторы и маршрутизаторы, тонкие клиенты, банкоматы, встраиваемая техника, автомобильная техника – больше сотни устройств.